Честно говоря, использования натурального меха редких животных в век заменителей всего, считаю несколько... ну, в общем, я против, скажем, так, но вы подумайте, какой вред экономике нанесет подобная "замена"! У нас и так бюджет страны не прям как велик, а Россия пушниной со времен царя Гороха торговала!
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку, если что-то случилось - нельзя изменить. Как записку из прошлого грусть свою скомкав, с этим прошлым порвите незримую нить. (с)
2 Cornix Если Вы не вегетарианка, то ни о какой жестокости не может быть и речи, если Вы конечно подразумеваете одну цель - для еды (бройлер и т.д.), намного бы больше пришлось забить диких, чтобы прокормить такую араву людей.
Проблема заключается и в том, что во многих зверофермах зверей разводят для "охоты" - это естественно непреятно, но все же лучше, если бы отстреливали диких зверей, хоть я и противник того бессмысленного занятия, которое они называют "охотой", насамом деле - это убийство. Охота может быть только ради добывания пищи.
2 Athari единственный минус - после смерти шерсть портится по качеству. Ее надо правильно обработать чтобы эта шерсть не развалилась через некоторое время. Тут обработки нет - через месяц сумочка "облысеет" и будет плохо пахнуть.
Я отлично понимаю тех, кто так делает, однако я так поступать не собираюсь, и считаю, что фотографии/видео/воспоминания самая лучшая память о животном. Хотя я, например, редко вспоминаю, что у меня были хомячки/рыбки/попугаи, да и про собаку отца вспоминаю, когда в коридоре случайно спотыкаюсь ;)
Это _ты_ так понимаешь, и с _твоей_ точки зрения это извращение, впрочем, и с общественной тоже. Для тех же, кто так делает - это иллюзия того, что любимец хоть частично остался с хозяином(кой). Типичный пример слепой любви, можно только посочувствовать.
Ну а когда из любимой кошечки чучело набивают и ставят на полку как "вечную память"??? Это что лучше, чем шапка??? По-моему, ненамного.
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку, если что-то случилось - нельзя изменить. Как записку из прошлого грусть свою скомкав, с этим прошлым порвите незримую нить. (с)
Сайт достаточно старый, возможно это первый опыт дамы в таком деле. Но судя по тому как она достаточно опытно снимает шкуру, то сомневаюсь, что это единственный случай. Большая вероятность того, что у неё появятся последователи.
Athari:
T-REX, кошке после смерти уже все равно, что с ней делают... Это уже личное дело каждого – похоронить или снять шерсть...
Ну тут я не уверен, что кошка умерла своей смертью. То, что она ждала пока кошка умрёт собственной смертью мало вероятно. Возможно она её подобрала с улице или взяла из приюта или ещё откуда ни будь. Не исключено, что здесь имеет место усыпление или резкий, сильный удар по черепу.
А вообще-то мы речь вели про потребление мяса, ты от темы уходишь.
Не много времени. Нужно подготовить материал.
ЛьвенкА:
Честно говоря, использования натурального меха редких животных в век заменителей всего, считаю несколько...
Почему только редких, чем остальные провинились?
...какой вред экономике нанесет подобная "замена"! У нас и так бюджет страны не прям как велик, а Россия пушниной со времен царя Гороха торговала!
Не понимаю, почему экономика должна держаться на крови других? В России много других источников дохода, боле гуманных.
Leo:
Проблема заключается и в том, что во многих зверофермах зверей разводят для "охоты" - это естественно непреятно, но все же лучше, если бы отстреливали диких зверей, хоть я и противник того бессмысленного занятия, которое они называют "охотой", насамом деле - это убийство.
Для размещения звероферм занимают территории диких животных. Для прокормления которых занимают территории также диких животных. Это не сколько не лучше, а даже хуже. Такой метод сильно бьёт по экологии. Лучше вообще отказаться от такого типа охоты!
Охота может быть только ради добывания пищи.
И только для тех, кто действительно не может обойтись без этого. Например эскимосы.
Zidar:
Ну надо додуматься делать из шерсти своих любимцев вещи!!!
Не исключено, что у той дамы с головой не всё в порядке.
ЛьвенкА:
Ну а когда из любимой кошечки чучело набивают и ставят на полку как "вечную память"??? Это что лучше, чем шапка??? По-моему, ненамного.
Не лучше, и даже хуже, делать вещи. Например, умер человек, и для того чтоб сохранить для других, его мумифицируют в каком ни будь положении, это лучше, нежели из него изготавливают какую то вещь.
T-REX, что толочь воду в ступе – ну нет у нас информации, первая эта кошка или нет, как эта кошка умерла и так далее. Ну нет. Так что рассуждать, насколько эта дама аморальная и все ли в порядке у нее с головой, – бессмысленно.
Охота может быть только ради добывания пищи.
И только для тех, кто действительно не может обойтись без этого. Например эскимосы.
Ага, а остальные должны себе отказывать в пище, должны тратить втрое больше, чтобы не стать ходячим трупом, должны во всем себя ограничивать ради какой-то непонятной цели...
Например, умер человек, и для того чтоб сохранить для других, его мумифицируют в каком ни будь положении, это лучше, нежели из него изготавливают какую то вещь.
Кто определил, что лучше? А если мне хочется подсвечник из черепа сделать, это плохо? (Никогда бы не подумал, что скажу что-то подобное... 8| )
Имеются в виду фермы, где разводят животных на мясо (коровы, овцы там...)
2 Athari На самом деле, ту действительно все зависит от индивидуума - Khajiit все правильно заметил. Морально, аморально - людские понятия, к людям и применимы...
Khajiit, Cornix, я как раз об этом - нельзя глобально определить что-то моральным или аморальным, как бы Кову ни старался. :) Поэтому его скрытый упрек мне неясен.
Cornix, не сказал бы, что разводить животных - жестоко. Все зависит от конкретных условий - в приведенном мной примере про шубы это жестоко, но не из-за самого факта, что животных разводят, а из-за жестоко обращения с ними; в других случаях это вполне нормально. Не скажешь же, что охота - не жестоко, а животноводство - жестоко.
Животноводство и, в некоторых ситуациях, охота (хотя бы те же эскимосы), это вынужденные средства для проживания, а не жестокость! Ну всегда так было, сколько существует человечество на этой грешной земле!
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку, если что-то случилось - нельзя изменить. Как записку из прошлого грусть свою скомкав, с этим прошлым порвите незримую нить. (с)
Cornix, Athari, ЛьвенкА: Вот что пишет о фермах Лев Толстой. Ну не совсем о фермах, а о бойне. Также комментарий к тексту.
ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ
Лев Николаевич Толстой
На днях я был на бойне в нашем городе Туле. Бойня у нас построена по новому, усовершенствованному способу, как она устроена в больших городах, так чтобы убиваемые животные мучались как можно меньше. это было в пятницу, за два дня до Троицы. Скотины было много.
Еще прежде, давно, читая прекрасную книгу "Ethics of Diet", мне захотелось побывать на бойне с тем, чтобы самому глазами увидать сущность того дела, о котором идет речь, когда говорят о вегетарианстве. Но не совестно было, как всегда бывает совестно идти смотреть на страдания, которые наверное будут, но которые ты предотвратить не можешь, и я все откладывал.
Но недавно я встретился на дороге с мясником, который ходил домой и теперь возвращался в Тулу. Он еще не искусный мясник, а его обязанность - колоть кинжалом. Я спросил его, не жалко ли ему убивать скотину? И как всегда отвечают, он ответил: "Чего же жалеть? Ведь надо же".Но когда я сказал ему,что питание мясом не необходимо, то он согласился и тогда согласился, что и жалко. "Что же делать, кормиться надо", - сказал он. - "Прежде боялся убивать. Отец, тот в жизни курицы не зарезал". - Большинство русских людей не могут убивать, жалеют, выражая это чувство словом "бояться". Он тоже боялся, но перестал. Он объяснил мне, что самая большая работа бывает по пятницам и продолжается до вечера.
Недавно я также разговорился с солдатом, мясником, и опять точно так же он был удивлен моим утверждением о том, что жалко убивать и, как всегда, сказал, что это положено, но потом согласился: "Особенно, когда смирная, ручная скотина. Идет, сердешная, верит тебе. Живо жалко!"
Мы шли раз из Москвы, и по дороге нас подвезли ломовые извозчики, ехавшие из Серпухова в рощу к купцу за дровами. Был чистый четверг, я ехал на передней телеге с извозчиком, сильным, красным, грубым, очевидно, сильно пьющим мужиком. Въезжая в одну деревню, мы увидали, что из крайнего двора тащили откормленную, голую, розовую свинью бить. Она визжала отчаянным голосом, похожим на человеческий крик. Как раз в то время, как мы проезжали мимо, свинью стали резать. Один из людей полоснул ее по горлу ножом. Она завизжала еще громче и пронзительней, вырвалась и побежала прочь, обливаясь кровью. Я близорук и не видел всего подробно, я видел только розовое, как человеческое, тело свиньи и слышал отчаянный визг, но извозчик видел все подробностии, не отрывая глаз смотрел, смотрел туда. Свинью поймали, повалили и стали дорезывать. Когда визг ее затих, извозчик тяжело вздохнул. "Ужели ж за это отвечать не будут?" - проговорил он.
Так сильно в людях отвращение ко всякому убийству, но примером, поощрением жадности людей, утверждением о том, что это разрешено Богом, и главное привычкой, людей доводят до полной утраты этого естественного чувства.
В пятницу я пошел в Тулу и, встретив знакомого мне кроткого доброго человека, пригласил его с собой.
- Да, я слышал, что тут хорошее устройство, и хотел посмотреть, но если там бьют, я не войду.
- Отчего же, я именно это-то и хочу видеть! Если есть мясо, то ведь надо бить.
- Нет, нет, я не могу. - Замечательно при этом, что этот человек - охотник и сам убивает птиц и зверей.
Мы пришли. У подъезда уже стал чувствителен тяжелый, отвратительный гнилой запах столярного клея или краски на клею. Чем дальше подходили мы, тем сильнее был этот запах. Строение - красное, кирпичное, очень большое, со сводами и высокими трубами. Мы вошли в ворота. Направо был большой, в 1/4 десятины, огороженный двор - это площадка, на которую два дня в неделю пригоняют продажную скотину, - и на краю этого пространства домик дворника. На лево были, как они называют, каморы, т. е. комнаты с круглыми воротами, с асфальтовым вогнутым полом и с приспособлениями для подвешивания и перемещения туш. У стены домика направо, на лавочке сидело человек шесть мясников в фартуках, залитых кровью, с засученными, забрызганными рукавами на мускулистых руках. Они с полчаса как кончили работу, так что в этот день мы могли видеть только пустые каморы. Несмотря на открытые с двух сторон ворота, в каморе был тяжелый запах теплой крови, пол был весь коричневый, глянцовитый, и в углублениях пола стояла сгущающаяся черная кровь.
Один из мясников рассказал нам, как бьют, и показал то место, где это производится. Я не совсем понял его и составил ложное, не очень страшное представление о том, как бьют, и думал, как это часто бывает, что действительность произведет на меня меньшее впечатление, чем воображаемое. Но в этом я ошибся.
В следующий раз я пришел на бойню во время. Это было в пятницу перед Троицыным днем. Был жаркий июньский день. Запах клея. крови был еще сильнее и заметнее утром, чем в первое мое посещение. Работа была в самом разгаре. Вся пыльная площадка была полна скота, и скот был загнан во все загоны около камор. У подъезда на улице стояли телеги с привязанными к грядкам и оглоблям быками, телками, коровами. Полки, запряженные хорошими лошадьми, с наваленными живыми, болтающимися свесившимися головами, телятами подъезжали и разгружались и такие же полки с торчащими и качающимися ногами туш быков, с их головами, ярко - красными легкими и бурыми печенками отъезжали от бойни. У забора стояли верховые лошади гуртовщиков, Сами гуртовщики - торговцы в своих длинных сюртуках, с плетями и кнутами в руках ходили по двору,или замечая мазками дегтя скотину одного хозяина, или торгуясь, или руководя переводом волов и быков с площади в те загоны, из которых скотина поступала в самые каморы. Люди эти, очевидно, были все поглощены денежными оборотами, расчетами, и мысль о том, что хорошо или нехорошо убивать этих животных, была от них так же далека, как мысль о том, каков химический состав той крови, которой был залит пол каморы.
Мясников никого не видно было на дворе, все были в каморах, работая. В этот день было убито около ста штук быков. Я вошел в камору и остановился у двери. Остановился я и потому, что в каморе было тесно от передвигаемых туш, и потому, что кровь текла внизу и капала сверху, и все мясники, находившиеся тут, были измазаны ею, и, войдя в середину, я непременно измазался бы кровью. Одну подвешенную тушу снимали, другую переводили к двери, третья - убитый вол - лежал белыми ногами кверху, и мясник сильным кулаком подпарывал растянутую шкуру.
Из противоположной двери той, у которой я стоял, в это же время вводили большого красного сытого вола. Двое тянули его. И не успели они ввести его, как я увидал, что один мясник занес кинжал над его шеей и ударил. Вол, как будто ему сразу подбили все четыре ноги, грохнулся на брюхо, тотчас же перевалился на один бок и забился ногами и всем задом. Тотчас же один мясник навалился на перед быка с противоположной стороны его бьющихся ног, ухватил его за рога, пригнул ему голову к земле, и другой мясник ножом разрезал ему горло, и из-под голову хлынула черно-красная кровь, под поток которой измазанный мальчик подставил жестяной таз. Все время, пока это делали, вол, не переставая, дергался головой, как бы стараясь подняться, и бился всеми четырьмя ногами в воздухе. Таз быстро наполнялся, но вол был жив и, тяжело нося животом, бился задними и передними ногами, так что мясники сторонились его. Когда один таз наполнился, мальчик понес его на голове в альбуминный завод, другой - подставил другой таз, и этот стал наполнятся. Но вол все так же носил животом и дергался задними ногами. Когда кровь перестала течь, мясник поднял голову вола и стал снимать с нее шкуру. Вол продолжал биться. Голова оголилась и стала красная с белыми прожилками и принимала то положение, которое ей давали мясники, с обеих сторон ее висела шкура. Вол не переставал биться. Потом другой мясник ухватил быка за ногу, надломил ее и отрезал. В животе и остальных ногах еще пробегали содрогания. Отрезали и остальные ноги и бросили их туда, куда кидали ноги волов одного хозяина. Потом потащили тушу к лебедке и там распяли ее, и там движений уже не было.
Так я смотрел из двери на второго, третьего, четвертого вола. Со всеми было тоже: также снятая голова с закушенным языком и бьющимся задом. Разница была только в том, что не всегда сразу попадал боец в то место, от которого вол падал. Бывало то, что мясник промахивался, и вол вскидывался, ревел и, обливаясь кровью, рвался из рук. Но тогда его притягивали под брус, ударяли другой раз, и он падал.
Я зашел потом со стороны той двери, в которую вводили. Тут я видел то же, только ближе и потому яснее. Я увидал тут главное то, чего я не видал из первой двери: чем заставляли входить волов в эту дверь. Всякий раз, как брали вола из загона и тянули его спереди на веревке, привязанной за рога, вол, чуя кровь, упирался, иногда ревел и пятился. Силой втащить двум людям его гельзя было, и потому всякий раз один из мясников заходил сзади, брал вола за хвост и винтил хвост, ломая репицу, так что хрящи трещали и вол подвигался.
Кончили волов одного хозяина, повели скотину другого. Первая скотина из этой партии другого хозяина был не вол, а бык. Породистый, красивый, черный с белыми отметинами и ногами - молодое, мускулистое, энергичное животное. Его потянули, он опустил голову книзу и уперся решительно, но шедший сзади мясник, как машинист берется за ручку свистка, взялся за хвост, перекрутил его, хрящи хрустнули, и бык рванулся вперед, сбивая тащивших за веревку людей, и опять уперся, косясь черным, налившимся в белке кровью глазом. Но опять хвост затрещал, и бык рванулся и уже был там, где и нужно было. Боец подошел, прицелился и ударил. Удар не попал в место. Бык подпрыгнул, замотал головой, заревел и, весь в крови, вырвался и бросился назад. Весь народ в дверях шарахнулся. Но привычные мясники с молодцоватостью, выработанной опасностью, живо ухватили веревку, опять хвост и опять бык очутился в каморе, где его притянули головой под брус, из-под которого он уже не вырвался. Боец примерился живо в то местечко, где расходятся звездой полосы, и, несмотря на кровь, нашел его, ударил, и прекрасная, полная жизни скотина рухнулась и забилась головой, ногами, пока ему выпускали кровь и свежевали голову.
- Вишь, проклятый чорт, и упал-то не куда надо, - ворчал мясник, разрезая ему кожу головы.
Через пять минут торчала уже красная, вместо черной, голова без кожи, с стеклянно-остановившимися глазами, таким красивым цветом блестевшими за пять минут тому назад.
Потом я пошел в то отделение, где режут мелкий скот. Очень большая камора, длинная с асфальтовым полом и с столами со спинками, на которых режут овец и телят. Здесь уже кончилась работа, в длинной каморе, пропитанной запахом крови, было только два мясника. Один надувал в ногу уже убитого барана и похлопывал его ладонью по раздутому животу, другой, молодой малый в забрызганном кровью фартуке, курил папироску загнутую. Больше никого не было в мрачной, длинной, пропитанной тяжелым запазом каморе. Вслед за мной пришел по виду отставной солдат и принес связанного по ногам черного с отметиной на шее молодого нынешнего баранчика и положил на один из столов, точно на постель. Солдат, очевидно, знакомый, поздоровался, завел речь о том, когда отпускает хозяин. Малый с папироской подошел с ножом, поправил его на краю стола и отвечал, что по праздникам. Живой баран так же тихо лежал, что и мертвый, надутый, только быстро помахивал коротеньким хвостиком и чаще, чем обыкновенно, носил боками. Солдат слегка, без усилия придержал его подымающуюся голову, малый, продолжая разговор, взял левой рукой за голову барана и резнул его по горлу. Баран затрепыхался, и хвостик напружился и перестал махаться. Малый, дожидаясь, пока вытекает кровь, стал раскуривать потухавшую папироску. Полилась кровь, и баран стал дергаться. Разговор продолжался без малейшего перерыва.
А те куры, цыплята, которые каждый день в тысячах кухонь, с срезанными головами, обливаясь кровью, комично, страшно прыгают, вскидывая крыльями?
И, смотришь, нежная утонченная барыня будет пожирать трупы этих животных с полной уверенностью в своей правоте, утверждая два взаимно - исключающие друг друга положения:
Первое, что она, в чем уверяет ее доктор, так деликатна, что не может переносить одной растительной пищи и для ее слабого организма ей необходима пища мясная, и второе, что она так чувствительна, что не может не только сама причинять страданий животных, но и переносить и вида их.
А между тем слаба-то она, эта бедная барыня, только потому, что ее приучили питаться несвойственной человеку пищей, не причинять же страданий животным она не может потому, что пожирает их.
***
Нельзя притворяться, что мы не знаем этого. Мы не страусы и не можем верить тому, что если мы не будем смотреть, то не будет того, чего мы не хотим видеть. Тем более этого нельзя, когда мы хотим видеть того самого, что мы хотим есть. И главное, если бы это было необходимо. Но положим, не необходимо, но на что-нибудь нужно? НИ НА ЧТО. (Те, которые сомневаются в этом, пусть прочтут те многочисленные, составленные учеными и врачами, книги об этом предмете, в которых доказывается, что мясо не нужно для питания человека. И пусть не слушают тех старозаветных врачей, которые отстаивают необходимость питания мясом только потому, что это признавали очень долго их предшественники и они сами отстаивают с упорством, с недоброжелательностью, как отстаивают всегда старое, отживающее.) Только на то, чтобы воспитывать зверские чувства, разводить похоть, блуд, пьянство. Что и подверждается постоянно тем, что молодые, добрые, неиспорченные люди, особенно женщины и девушки, чувствуют, не зная, как одно вытекает из другого, что добродетель не совместима с бифштексом, и как только пожелают быть добрыми, - бросают мясную пищу.
Что же я хочу сказать? То, что людям для того, чтобы быть нравственными, надо перестать есть мясо? Совсем нет.
Я хотел сказать только то, что для доброй жизни необходим известный порядок добрых поступков, что если стремление к доброй жизни серьезно в человеке, то оно неизбежно примет известный порядок и что в этом порядке первой добродетелью, над которой будет работать человек, будет воздержание, самообладание. Стремясь же к воздержанию, человек неизбежно будет следовать тоже одному известному порядку, и в этом порядке первым предметом будет воздержание в пище, будет пост. Постясь же, если он серьезно и искренно ищет доброй жизни, - первое, от чего будет воздерживаться человек, будет всегда употребление животной пищи, потому что, не говоря о возбуждении страстей, производимом этой пищей, употребление ее прямо безнравственно, так как требует противного нравственному чувству поступка - убийства, и вызывается только жадностью, желанием лакомства.
Почему именно воздержание от животной пищи будет первым делом поста и нравственной жизни, превосходно сказано, и не одним человеком, а всем человечеством в лице наилучших представителей его в продолжении всей сознательной жизни человечества. Но почему, если незаконность, т.е. безнравственность животной пищи так давно известна человечеству, люди до сих пор не пришли к сознанию этого закона? - спросят люди, которым свойственно руководиться не столько своим разумом, сколько общим мнением. Ответ на этот вопрос в том, что все нравственное движение человечества, состовляющее основу всякого движения, совершается всегда медленно, но что признак настоящего движения, не случайного, есть его безостановочность и постоянное его ускорение.
И таково движение вегетарианства. Движение это выражено и во всех мыслях писателей по этому предмету и в самой жизни человечества, все больше и больше переходящего бессознательно от мясоедения к растительной пище, и сознательно - в проявившемся с особенной силой и принимающем все большие и большие размеры движения вегетарианства. Движение это идет последние 10 лет, все убыстряясь и убыстряясь: все больше и больше с каждым годом является книг и журналов, издающихся по этому предмету, все больше и больше встречается людей, отказывающихся от мясной пищи, и за границею с каждым годом, особенно в Германии, Англии и Америке, увеличивается число вегетарианских гостиниц и трактиров.
Движение это должно быть особенно радостно для людей, живущих стремлением к осуществлению Царства Божия на земле, не потому, что само вегетарианство есть важный шаг к этому царству (все истинные шаги и важны, и не важны), и потому, что оно служит признаком того, что стремление к нравственному совершенствованию человека серьезно и искренно, так как оно приняло свойственный ему неизменный порядок, начинающийся с первой ступени. Нельзя не радоваться этому так же, как не могли бы не радоваться люди, стремившиеся войти на верх дома и прежде беспорядочно и тщетно лезшие с разных сторон прямо на стены, когда бы они стали сходиться, наконец, к первой ступени лестницы и все бы теснились у нее, зная, что хода наверх не, может быть помимо этой первой ступени лестницы.
